В чём проблема прародины славян?

 

ПРОБЛЕМА СЛАВЯНСКОЙ ПРАРОДИНЫ

 

На основе одних письменных источников¹ можно было бы составить следующую картину истории праславян.  

В первых веках нашей эры (по Плинию Старшему, Тациту, Птолемею) «венеды» жили по Висле от самых низовий или к востоку от неё. Там же, к юго-востоку от Вислы по направлению к степи (и к югу от «венедов»), Птолемей помещает своих «ставанов». Источники III – IV вв. (Певтингерова карта, титул императора Волузиана и, возможно, «Имена всех провинций»²) как будто отмечают движение венедов на юг и юго-восток, к римским границам. Наконец, для IV в. готским преданием (по Иордану) отмечается широкое расселение «венедов» в Центральной и Восточной Европе с выделением из их числа антов. Последние применительно к IV в. вроде бы помещаются где-то в Поднепровье или в Причерноморье.

Название «венеды» – по мнению подавляющего большинства лингвистов неславянское по происхождению. Это одно из древнейших индоевропейских племенных названий, отмеченное в Малой Азии («энеты»), у Адриатики («венеты», «Венеция»), в кельтских приальпийских («винды») и галльских («венеты») областях. Проникло это название, как иногда полагают, и в Ютландию («вендилы», «вандалы»). Переселившаяся в Европу часть венетов связана с так называемым древнеевропейским массивом племён, особенно с италиками и иллирийцами. При этом какая-то часть венетов растворилась в среде кельтов, германцев и славян. Твёрдо известно, что «венедами», «виндами», «венетами» называли славян их соседи. Но судя по устойчивости этого названия у германцев, а также по независимому бытованию его у эстонцев (Vänä), какая-то часть славян называла себя так ещё в раннее средневековье. Вероятно, это были славяне полабско-поморские. Предпринимались попытки полностью опровергнуть связь античного названия «венеды» со славянами. Но перед лицом прямых показаний источников они не выглядят убедительно³. Конкретное же объяснение именованию славян «венедами» надо искать в истории праславянства.

Языковая предыстория и ранняя история славян на сегодняшний день выглядит следующим образом⁴. Славянские языки относятся к индоевропейской языковой семье, к древнеевропейской её ветви. С другой стороны, на более раннем этапе расчленения индоевропейской семьи балтославяне вместе с древними ариями (индоиранцами) относились к восточной, так называемой satәmной её группе. Обособление балтославянской языковой общности относят к началу, а выделение праславянского языка – самое раннее к концу II тысячелетия до н.э. Балтославянские диалекты рассматриваются как предки позднейших балтийских и славянских языков. Вместе с тем, многие особенности языков позволяют делать выводы о давнем существовании внутри балтославянской общности «протославян» или даже об отсутствии самой общности⁵. Последнее кажется всё же чрезмерным. Балтийские и славянские языки насчитывают сотни схождений-изоглосс, находящих гораздо более отдалённые параллели в других древнеевропейских языках или даже не находящих вовсе. Причём речь идёт не только об общих словах, но и об общих, к примеру, моделях словообразования.

Размещение древних балтославян примерно определяется по составу изоглосс с другими индоевропейскими языковыми группами. В качестве ближайших соседей балтославян, в контакте с которыми развивались их диалекты, выступают германцы, иллиро-фракийцы и иранцы. Германские и иллирийские диалекты относились к той же древнеевропейской общности. Но от других её членов балтославяне отличались наличием изоглосс с иранцами. Таким образом, балтославяне занимали промежуточное положение между древнеевропейцами и иранскими степными кочевниками, контактируя и с теми, и с другими. Это, в свою очередь, довольно чётко размещает балтославян II тысячелетия до н.э. на географической карте – в Восточной Европе. В пределах этого пространства отдельные балтославянские группы передвигались с места на место по землям сородичей. Поэтому в балтийских языках могли сохраняться изоглоссы с германскими, отсутствующие в славянских. Так же, кстати, могут быть объяснены и некоторые сохранённые праславянским изоглоссы с арийскими языками. В науке рассматриваются версии, согласно которым балтославянский являлся прямым продолжением индоевропейского, от которого уже отпочковывались другие языковые группы.

Наиболее приметным отличием праславянского от индоевропейского являлось изменение фонетического строя с вокального (основанного на сочетаниях гласных) на консонантный (на согласных). С другой стороны, праславянский язык удержал многие грамматические черты позднего индоевропейского – в том числе систему склонений и спряжений. На первом этапе своего развития праславянский сохранял больше черт близости к балтославянскому и балтийским, чем в дальнейшем.

Место рождения славянства следует расположить ближе к древнеевропейскому ареалу. Дело в том, что балтославяне – не единственные предки славян. Именно поэтому балтославянский язык – как особый язык, а не как сумма родственных диалектов, – трудноуловим. Столь же трудноуловим и самостоятельный протославянский диалект. Однако одна черта его на завершающем этапе развития вполне очевидна. Славянские языки содержат лишь немногим меньше изоглосс с южными древнеевропейскими языками, – италийскими и, насколько они известны, иллирийскими, – чем с балтийскими. Это побуждает не без условности видеть в рождении славянства на рубеже II/I тысячелетий до н.э. или немногим позднее (до V в. до н.э.) – слияние двух начал, балтославянского и некоего «иллирославянского». Некоторые исследователи допускают влияние и италийское⁶. Внешнее южное влияние на возникновение праславянского признаётся и сторонниками его выделения прямо из «периферийно-балтийской» общности. Даже если речь идёт не столько о слиянии разных групп, сколько о круге контактов протославян, всё это нельзя упускать из вида по сразу бросающейся в глаза причине. Именно с венето-италийским или венето-иллирийским началом, и только с ним, можно связать восприятие славянами (и их соседями применительно к ним) названия «венеды».

Имеется также весьма немалое количество строго славяно-германских изоглосс. Это побуждает сдвигать предполагаемую прародину к северу, ближе к предполагаемой территории прагерманцев – ближайших сородичей балтославян. На такое же размещение указывает и особая близость праславянского к западнобалтийским языкам – прусскому и родственным. Западнобалтийские народы тысячелетиями жили в одной и той же области к юго-востоку от Балтийского моря. Они являлись частью обширной «периферийно-балтийской» области, включавшей также родственные племена Восточной Европы. В отличие от «срединных» балтийских групп, предков литовцев и латышей, «периферийные» контактировали с германскими и другими «внешними» племенами. Это – дополнительное объяснение относительно немногочисленных славяно-арийских изоглосс. Строго говоря, ограниченность информации о периферийно-балтийских языках просто не позволяет категорично утверждать, что и они этих изоглосс не разделяли.

Дальнейшее развитие праславянского языка проходило также в постоянных контактах с соседями, о чём свидетельствуют пласты языковых заимствований⁷. Поскольку значительная часть языков, с которыми контактировал праславянский, ныне «мертвы», мы можем судить в основном о заимствованиях в праславянский. Однако отмечены, например, заимствования из праславянского в западногерманские языки (на англосаксонском материале). Очень сложно определить древние заимствования из балтийских в славянские и обратно – ввиду теснейшего родства двух языковых групп. 

Наиболее тесные контакты праславяне имели с западногерманскими, а затем с переселившимися в Восточную Европу восточногерманскими племенами. Имеется группа древних (скифских?) и более поздних (алано-сарматских) иранских заимствований. Отмечены заимствования из иллирийских, фракийских и кельтских языков. Контакты с романскими, тюркскими, греческим и древненемецкими языками относятся уже к раннему средневековью. 

Среди праславянских слов есть отдельные неизвестного доиндоевропейского (?) происхождения. Эта проблема тоже требует решения, хотя в принципе допустимо, что кое-где праславяне оказывались первыми индоевропейскими обитателями. Оговоримся, что речь не идёт об известных финно-угорских языках – заимствования из финно-угорских ограничиваются восточнославянскими языками. Даже если ранние контакты имели или могли иметь место, достоверных примеров ранних заимствований в обоих направлениях нет. Притом что заимствования из индоевропейского языка эпохи его распада в финно-угорских отслеживаются.

Зарождение и становление праславянского языка, как уже говорилось, относят ныне к первой половине I тысячелетия до н.э., самое позднее к V в. до н.э.⁸ К середине I тысячелетия до н.э. праславянский как особый язык уже существовал. В течение дальнейшей его эволюции произошло разделение на западную и восточную группы диалектов. В середине I тыс. н.э. восточная группа распадается на северо-восточную и южную. В самом общем виде западная группа является предшественницей западнославянских языков, северо-восточная – восточнославянских, южная – южнославянских. Реальная картина сложнее, но уже в основном выходит за рамки этой книги.

Раннее диалектное членение ясно указывает на довольно обширную территорию, населённую славянами. Общие языковедческие соображения, наблюдения за словарным составом, заимствованиями приводят либо к поискам прародины в Дунайском регионе⁹, либо к размытому помещению её между течениями Днепра и Одры¹⁰. Последнее, во всяком случае, кажется соответствующим историческим данным о праславянах. Первоначальную область восточных диалектов обычно помещают по Днепру, а западных – по Висле, Одре и Западному Бугу с выходами к Лабе и Дунаю.

Встречается ещё освящённая больше временем, чем правильностью метода, традиция условно помещать прародину в зоне наибольшего расхождения языков. Для славян это прикарпатские земли, стык трёх современных славянских языковых групп. Но всем ясно, что с учётом многочисленных племенных передвижений эпохи Великого Переселения народов это не основание никаким выводам для предшествующей поры.

Очертить прародину может отчасти помочь также словарный состав протославянского продолжения индоевропейского. Достоверные продолжения названий диких животных и растений в праславянском не слишком многочисленны. Из названий диких млекопитающих – «волк», «рысь», «лиса», «вепрь», «олень», «лось», «тур», «зубр», «веверица» (белка), «выдра», «бобёр», «мышь», «ёж», «суслик». Из названий птиц – «ястреб», «орёл», «журавль», «ворон / ворона», «дрозд», «тетерев», «гусь», «лебедь», «утка». Из названий пресмыкающихся, земноводных – «уж», «желва» (черепаха), «жаба». Из названий рыб – «лосось», «пескарь». Из названий насекомых, членистоногих, червей – «пчела», «муха», «оса», «шершень», «гнида / вошь», «муравей», «рак», «вермь» (червь). Из растительных наименований – «дерево», «жёлудь», «берёза», «граб», «ясень», «осина», «ветла / ива», «ель», «ольха», «орех», «яблоня / яблоко», «вереск», «мох». Можно добавить важнейшие понятия неживой природы – «гора», «небо» (облачное), «течь» (о воде), «море», «ветр», «снег», «дождь» (плохая погода), «жар», «вар» (жара)¹¹. 

Следует помнить, что это лишь перечень понятий индоевропейского, которые остались актуальны для предков славян до момента зарождения нового языка. Уже за счёт совпадений с соседними диалектами список можно несколько расширить – скажем, названиями куницы, росомахи, осётра, шмеля, клёна, липы, болота. Очевидно, что это в целом соответствует условиям лесной полосы Европы или познаниям живущего в ней человека – но едва ли более. Следует помнить и ещё об одном – это список реалий, наверняка известных праславянам, но не исчерпывающий список всех им известных реалий. Скажем, позднейшее германское происхождение названия «бук» и правда может свидетельствовать, что прародина славянам не доходила до буковых лесов Центральной Европы. Но может оно свидетельствовать и об ином – о том, например, что славяне временно покинули на каком-то этапе эту территорию, а название дерева забылось. Или вообще о том, что первоначально бук не выделялся из класса «грабов». Могут быть и иные варианты. Единственное, что тут можно сказать с твёрдостью, и то относительной, – что на момент заимствования (но не ранее) германцам бук был известен лучше или просто использовался ими чаще в сравнении со славянскими соседями.

Ещё один путь определения славянской прародины – исследования в области водных названий (гидронимов). Гидронимика – наиболее консервативная часть географического именослова. Речные названия сохраняются веками, переходя от народа к народу. Потому они часто используются для историко-языковых изысканий.

Наиболее плотный пласт собственно славянских гидронимов выделяется на Правобережье Днепра, особенно в Северо-Восточном Полесье. Они находятся в окружении воспринятых славянами гидронимов фракийского, иранского, балтийского, германского происхождения¹². На этом основании иногда делается вывод о происхождении славян из бассейна Припяти. На самом деле для таких выводов недостаточно оснований. Скопление исключительно или почти исключительно славянских гидронимов с высокой долей вероятности свидетельствует о другом. А именно – когда славяне пришли на эти земли, они были необитаемы. Логично искать прародину не в «чисто славянских» гидронимических зонах, а там, где славяне наследовали древнеевропейскую и доиндоевропейскую гидронимику. Наблюдения за праславянской гидронимикой в этом ключе приводят как будто к помещению прародины в междуречье Вислы и Одры. Отсюда праславяне, как следует из этих построений, двигались на восток к Среднему Поднепровью¹³. Слой «периферийно-балтийской» или «балтоидной» гидронимики II тысячелетия до н.э. – то есть более раннего, чем обособление праславянского языка, периода, – мы обнаруживаем при этом в поморских областях того же междуречья. Аналогичный «балтоидный» дославянский слой, однако, отмечен и в Припятском Полесье. При наличии там и там древней балтославянской или «балтоидной» гидронимики чисто балтская редка или сомнительна¹⁴.

Стоит обратить внимание на названия крупнейших рек интересующей нас в связи с «прародиной» области. С учётом многочисленных передвижений славянских племён, в том числе возвращений на прежние места, именно названия больших речных артерий вопреки языковому обыкновению могли оказаться более памятными и устойчивыми. Покидая какую-то местность, славяне забывали многие названия малых рек, тогда как крупные сохранялись в фольклоре. Так в былинах Русского Севера нового времени помнились, к примеру, Днепр и Дунай. Даже если мелкие реки и запоминались (можно привести пример с опять же былинной Почайной), то едва ли могли быть «узнаны» – в отличие от крупных – при возвращении.

Итак, названия крупных рек рассматриваемых здесь областей Восточной и Центральной Европы. Бесспорно славянское среди них – только одно, «Припять»¹⁵. С несколько меньшей уверенностью к этому же разряду следует добавить «Буг»¹⁶. К группе древнеевропейских названий предположительно доиндоевропейского происхождения относится «Висла»¹⁷. «Одра», возможно, германское заимствование – гораздо более возможно, чем в случаях с Вислой и Бугом. Заимствование из кельтского через язык-посредник – «Дунай»¹⁸. Столь же определёнными заимствованиями, но из иранского и через фракийское посредство, являются имена рек «Днепр» и «Днестр»¹⁹.

С учётом этих наиболее заметных примеров и сказанного выше об общей географии водных названий Восточной Европы вырисовывается следующая картина. Прародина славян по данным гидронимики может помещаться где-то в бассейне Вислы и впадающего в неё Западного Буга, на западе доходя до Одры, на востоке до Припятского края. При этом особое внимание обращает древнейшая балтославянская гидронимика с одной стороны, Польского Поморья, с другой – Полесья. С прародины славяне двигались в раннюю пору своей истории на юг к Дунаю и Днестру и на восток к Днепру – где встречали других индоевропейцев. Нельзя не отметить, что эта картина поразительно совпадает с рисуемой письменными источниками.

Наполнить предоставляемую языкознанием и отрывочными данными письменных памятников картину конкретикой можно только с помощью материальных свидетельств, источников археологических. Общая археологическая история интересующего нас региона в интересующий нас период выглядит следующим образом²⁰.

В бронзовом веке огромные пространства лесостепной и лесной полосы Восточной и Центральной Европы занимают племена культур шнуровой керамики. Их индоевропейская принадлежность не вызывает никаких сомнений. В позднем бронзовом веке на основе этой древней общности складываются две группы родственных культур. Восточная надёжно отождествляется с балтославянами и отчасти с будущими фракийцами. Позднейшие балтийские и дако-фракийские культуры связаны происхождением именно с этим массивом. К западу от них во второй половине II тысячелетия до н.э. простиралась столь же несомненно индоевропейская зона культур полей погребений. Её отождествляют с другими древнеевропейскими племенами, древнеевропейским «ядром» – предками германцев, кельтов, иллирийцев и италиков. Это отождествление неоспоримо следует из позднейшего расселения этих племён на запад и юг Европы. Там с ними связано появление классических кельтских, германских, италийских и иллирийских культур.

В Южной Прибалтике, в контактной зоне этих двух больших культурных массивов, в начале I тысячелетия до н.э. складываются культурные группы смешанного происхождения – западнопоморская и восточнопоморская. Они, как и соседняя западнобалтийская культура, возникли в результате переселений на север и на восток создателей самой крупной из культур полей погребений – лужицкой. Поморье относилось к периферии нордической культурной области. Последняя возникла на стыке культур полей погребений, восточных балтославянских и местных доиндоевропейских. Иногда с ней связывают происхождение германцев или какой-то их части. Но поморские группы в последнем доли не имеют – они были поглощены лужицким переселением. Изначально же поморско-береговая культура ранней бронзы, относящаяся к кругу шнуровой керамики, принадлежала балтославянским племенам. Через культуру западнобалтийских курганов к ней восходит и позднейшая культура пруссов.

Поморская культура железного века, сложившаяся в VII – VI вв. до н.э. на основе восточнопоморской группы, носит своеобразный характер. Она заметно отличается от своих соседей – и от породившей её лужицкой культуры, и от возникшей также под лужицким влиянием культуры западнобалтийских курганов. К последней надёжно возводятся культуры позднейших западнобалтийских племён (пруссов, куршей и др.). В середине I тыс. до н.э. создатели поморской культуры расселяются на юг, занимая основную территорию лужицкой культуры по Висле, Одре и Западному Бугу. Местное население смешивается с ними, завершив создание нового единства. Новая культура получила в науке название культуры подклёшевых погребений. Она помещается в основном по Висле и на восток от Вислы, захватывая и некоторые области Припятского бассейна.

Дальше к востоку, в Верхнем Поднепровье, в первой половине I тыс. до н.э. развивалась милоградская культура. В основе её лежали местные культурные группы, восходившие к культуре шнуровой керамики. На карте Геродотовой Скифии эта культура достаточно точно соответствует племенам невров. Южнее, в Среднем Поднепровье и Верхнем Поднестровье, сложился к середине I тыс. до н.э. ряд довольно развитых культурных групп, испытавших мощное степное влияние. Их отождествляют со скифами-пахарями, а также (в днепровском Левобережье) с гелонами и будинами либо меланхленами Геродота.

В III – II вв. до н.э., в условиях упадка старой Скифии, с запада в эти земли проникают новые племена. Это были, прежде всего, носители поморской и подклёшевой культур. Вместе с тем, в движение участвовали также западные племена, принадлежащие к кельтской латенской и германской ясторфской культурам. На севере все они смешиваются с «милоградцами». Результатом слияния разных племён в лесостепном Правобережье, южном Полесье и Поднестровье стало появление зарубинецкой культуры. В первые века нашей эры под давлением кочевников зарубинецкая культура приходит в упадок, население отчасти сдвигается к северу. В Приднепровье это породило в итоге киевскую культуру, предшественницу колочинской раннего средневековья. В Подесенье итогом смешения с местными племенами стало появление почепской культуры. Это прямая предшественница позднейшей и более северной мощинской, каковая надёжно связана с летописной голядью, племенем «балтийским». В Полесье, по мнению ряда исследователей, появляются со временем напоминающие киевскую культуру памятники, называемые «протопражскими». Их недостаточная исследованность признаётся и сторонниками такого определения.

Между тем, на западе в результате новых переселений на месте подклёшевой культуры появляется пшеворская. Происходит это во II в. до н.э., и «внешняя» часть создателей новой культуры надёжно опознаётся. Это те же латенские кельты и ясторфские германцы. Культура пшеворская отчётливо соединяет в себе на вершине расцвета два элемента – германский и местный, при поглощении всё менее заметного кельтского. Пшеворская культура просуществовала до V в. н.э. Именно она занимала Повисленье в пору упоминания античными авторами венедов. Исключение представляла лишь Нижняя Висла. Здесь поморскую культуру сменила оксывская (тоже с ощутимым германским элементом), а в I в. н.э. появилась вельбарская культура. Её без всяких колебаний надо связывать с германскими племенами готов и гепидов. Об этом, помимо чётких исторических сведений и культурного типа, свидетельствуют не единичные находки рунических надписей.

Следует упомянуть также культуру Поянешты-Лукашевка, которая связана с зарубинецкой и пшеворской рядом общих черт. Она сложилась в Поднестровье и Прикарпатье результате слияния ясторфских (германских) и местных племён. Культура увязывается с воинственным племенем бастарнов или певкинов, хорошо известным по источникам III в. до н.э. – I в. н.э. Это основной аргумент против встречающегося отождествления с бастарнами более северной зарубинецкой культуры. Выход сторонникам такого отождествления иногда приходится искать в «объединении» культур, что в свою очередь вызывает новые, вполне обоснованные возражения.

На основе пшеворской культуры в IV – V вв. н.э. развилась особая прешовская культура в Словакии. Её расцвет падает на время упадка пшеворской культуры и резкого сокращения населения на её основной территории. Упадок этот связан с Великим Переселением Народов и особенно с захватившим всю варварскую Европу гуннским нашествием. Прешовские племена на позднем этапе испытали влияние гуннов.

Другой, подобно пшеворской, тоже разноплеменной культурой являлась сложившаяся к началу III в. н.э. черняховская. Она сменила зарубинецкую в южной части её территории и захватила степную полосу Северо-Западного Причерноморья, а также прикарпатские земли и низовья Дуная. В черняховской культуре отчётливо заметны сармато-аланский, гето-дакийский, пшеворский и зарубинецкий компоненты. На окончательное сложение культуры повлияли германцы, представленные вельбарскими древностями. Они сохраняют, тем не менее, внутри черняховской культуры определённую обособленность. Вельбарские и черняховские племена жили на одних территориях, смешиваясь между собой, но не сливаясь полностью.

Черняховская культура, как и пшеворская, погибла в результате гуннского нашествия, но раньше её – в конце IV в. Уцелели лишь отдельные культурные группы, развивавшиеся самостоятельно. Вместе с тем достойно замечания, что территория черняховской культуры почти точно совпадает с территорией позднейшей пеньковской культуры, принадлежащей славяноязычным антам VI – VII вв. Пеньковская культура содержит черняховское наследие, но наряду с другими элементами. С одной стороны, это культура «пражского типа», близкая распространённой западнее пражско-корчакской («словене» VI – VII вв.). С другой стороны, на опустевших землях черняховцев в V в. расселяются племена киевской культуры, отчасти напоминающей обе культуры «пражского типа». Соотношение всех этих культур – ключевой вопрос, чёткий ответ на который позволил бы решить проблему славянской прародины. 

Пражская или пражско-корчакская культура захватывает немалую часть территории пшеворской и определённо связана с ней. Однако прямая преемственность вполне может быть оспорена. Выше упоминалось о гипотетических во всех отношениях «протопражских» памятниках Полесья. Более старая, но не более бесспорная традиция – сопоставлять пражскую культуру с поздней прешовской. Относительно уверенно можно говорить лишь о преемственности с северными пшеворскими группами в отношении суковско-дзедзицкой культуры. Она связана с «венедской» группой западных славян – предками полабских и многих польских племён. С Висло-Одерским регионом археология, в согласии с лингвистикой и антропологией, иногда связывает происхождение и ещё одной группы славян. В V в. на севере Восточной Европы появляются памятники культуры длинных курганов. Она существовала до IX в., и ареал её распространения точно совпадает с землёй летописных кривичей. С другой стороны, в последнее время частью археологов предлагается связывать происхождение культуры длинных курганов с северными группами киевской культуры. Всё это напоминает, что сама по себе преемственность отдельных фактов материальной культуры в смешении с иными, чужеродными – довольно зыбкое основание для общеисторических построений. А именно такова картина складывания практически всех археологических культур раннего средневековья – ключевых для поисков праславян предшествующего времени.

Основные черты славянских археологических культур средневековья восприняты от разных культур предшествующей эпохи. Все они возникли в зоне «прародины» в разное время, в разных местах и обстоятельствах. Считать какую-то из этих черт, – будь то керамический набор, домостроительство, отопительные устройства или даже погребальный обряд, – специфически славянской недостаточно оснований.

Ситуация в целом довольно парадоксальна. На землях, отводимых лингвистикой под прародину славян, в первое тысячелетие славянской истории существует некоторое количество археологических культур. При этом все они не имеют однозначного и общепринятого этнического определения – в разительное отличие практически от всех окружающих. Последние уверенно определяются как германские, иранские, балтийские и так далее. Уже одно это должно навести на мысли с одной стороны, о неоднородности «спорных» культур, с другой – о частичном как минимум тождестве «спорного», усложняющего картину элемента в них со славянами. Помимо того, возникает догадка и о неустойчивости этого элемента, о перемещениях его из одних регионов в другие. Однако наряду с позицией, принимающей эти посылы, встречаются и иные. Мнения археологов могут разниться от однозначного приятия славянства тех или иных культур до столь же однозначного отрицания такового. В пользу принадлежности подавляющей части из вышеназванных культур к славянству приводились веские аргументы. С другой стороны, не менее веской представляется и аргументация, с помощью которой славянство буквально каждой же из этих культур в науке опровергалось. В итоге крайними оказываются позиции «славяне всюду» – и «славяне нигде». Что представляется в равной степени абсурдным. Сам этот диапазон ясно указывает на недостаточность только археологических методов для положительного решения. 

Итак, археологические данные сами по себе представляют сложную картину – как из-за многочисленных племенных передвижений и смешений, так и из-за разноплеменного характера наиболее важных культур. Такую картину, надо признать, нельзя считать типичной – она вызвана исключительно особенностями восточноевропейской истории. Восточная Европа между Западом и Востоком представляла собой центр встречных течений с обеих сторон, «столбовую дорогу» – или «проходной двор» – племенных движений. Правильное истолкование археологического материала, в свою очередь, невозможно без привлечения сведений языка и письменных источников.

Выводы о древнейших судьбах славян позволяют делать и данные физической антропологии. Впрочем, с учётом новых рубежей, которые открывают перед антропологией генетические исследования, эти выводы едва ли можно считать окончательными.

Кем бы ни являлись по языку современные жители Европы, основа европейского генофонда восходит ещё к временам позднего палеолита²¹. Это подтверждает как то, что пришельцы позднейших эпох сливались с местной средой, так и то, что их лидерство в этом смешении закреплялось принятием средой языка. Как бы то ни было, следует иметь в виду, что археологические соотнесения характеризуемых ниже материалов генетики довольно условны²². Впрочем, следует иметь в виду и то обстоятельство, что лучше разработана хронология и распространение генов, передающихся по женской линии. «Мужские» гены могут отражать более поздние процессы²³.

Весьма показательно, что население Чехии и Словакии оказывается генетически близко к некоторым германским народам, – тогда как народы бывшей Югославии генетически довольно изолированы, тяготея скорее к грекам и баскам. В то же время в условный генетический кластер «славянских» народов вместе с жителями России и Польши попадает и население Венгрии²⁴. Всё это отражает многообразные и разновременные процессы, связанные с передвижениями славянских и неславянских народов – в том числе и в историческое время.

При картографировании генофонда генетики выделяют три главные компоненты его изменчивости. Первая определяется для Восточной Европы как «Запад-Восток». На Западе Европы аналогичная переменная развёртывается с юго-востока на северо-запад. «Ядро» восточноевропейского генофонда по данным этой переменной охватывает значительную часть Балкан, нынешних Украины и Польши. Более детальный анализ приводит к более узкому «ядру» – следу движения населения с Балкан в зону целого ряда земледельческих культур, начиная с трипольской IV тысячелетия до н.э. В рамках этого «ядра», впрочем, оказываются и позднейшие южные культуры шнуровой керамики, и «скифообразные» группы времён Геродота²⁵. Ещё более детальный взгляд позволяет достаточно чётко связать самое крупное из выделяемых «микроядер» либо с шнуровой керамикой Правобережья и Волыни, либо с позднейшей зарубинецкой культурой²⁶.

Вторая переменная («Лес-Степь») показывает движение населения по направлению запад-восток. Европейским «ядром» здесь оказывается уже Центральная Европа, точнее – области распространения лужицкой культуры, а позднее культуры подклёшевых погребений. Переменная достаточно однозначно рисует движение волн восточного населения из евразийских степей и ослабление его эффекта к противолежащему «полюсу», указанному «ядру». Воздействию «ядра», встречному движению населения, оказывается подвержена и лесостепная полоса Правобережья Днепра. Причём крайний запад Полесья захвачен собственно «ядром». На северной периферии, в том числе в Польском Поморье, на европейское «ядро» давит другой «полюс» сходных со степными влияний – ладого-онежский, определённо в той или иной степени соотносимый с западными финнами²⁷.

Третья переменная уже чётче связывается со славянами. Выявляемое с её помощью «генетическое ядро» совпадает с зоной распространения археологических культур «пражского» типа в раннее средневековье в Восточной и Центральной Европе. «Сердцевину» его видят в зоне подольско-днепровских памятников черняховской культуры. Вместе с тем, из вышеприведённых данных по первой и второй переменным делается вывод о проникании славянских антропологических типов в эту зону с запада и юго-запада. Складывание третьего «ядра» рассматривается как итог скрещения различных воздействий на Восточноевропейской равнине. С другой стороны, сами сказывающиеся на нём влияния накапливались как минимум с неолитических времён²⁸.

С этими данными скорее расходятся выводы исследователей, на основании изучения «мужской» Y-хромосомы располагающих прародину славян в Среднем Поднепровье²⁹. Впрочем, соответствующий генетический признак характерен также и для балтов, что позволяет говорить о происхождении скорее балтославянской общности³⁰. Любопытно установление предположительно общего происхождения по «мужской» линии едва ли не всех северных (восточных и западных) славян, а также балтов. Особая же близость восточных и южных славян, их известная изолированность от западных подтверждают раннее разделение славян на две ветви. Но выясняется, что большинство южнославянских групп (население Болгарии, Сербии, Боснии и Герцеговины, Македонии, Черногории) имеет иное «физическое» происхождение. Это толкуется как свидетельство славянизации в раннее средневековье местных племён и кочевых болгар – притом что в Хорватии и Словении «праславянская» составляющая преобладает. Наконец, отмечено присутствие в Северной России «финского» ингредиента – что и так не вызывает сомнений. Интересен также след «балканского» (коренного?) населения в южной и центральной области славянского ареала.

Перейдём к более традиционному направлению антропологических исследований – изучению физического облика древних и современных людей. Краниология (изучение форм черепа) свидетельствует о распространении в Европе вместе с культурами шнуровой керамики ряда характерных расовых типов. Однако конкретные пути их воздействия на сложение физических типов славян невозможно проследить из-за распространения в железном веке ритуала трупосожжения. Вместе с тем, сопоставление как будто подтверждает некоторые выводы лингвистов и археологов – в том числе о балтославянском единстве, о разноплеменном происхождении черняховской культуры³¹. 

Из пяти современных славянских расовых групп важно выделить первые две – беломоро-балтийскую и восточноевропейскую³². Первая распространена в Польше, Белоруссии и Северной России. Её представители характеризуются средними и короткими пропорциями черепа, светлой кожей и волосами, средними размерами лица. По сравнению с другими балтийскими расовыми группами они сохраняют незначительные черты уралоидной «примеси», проникшей в Европу ещё в первобытное время. Восточноевропейская группа (большая часть русских, часть белорусов) отличается в первую очередь более тёмными волосами и глазами. Как устанавливается антропологами, основу её составили люди со средним или длинным черепом, широким, средним или выше среднего лицом, сильным выступанием носа. Затем на них наслоился поток миграции с уралоидными чертами. Он увязывается с неолитической финно-угорской культурой гребенчатой керамики. Речь идёт о событиях III тысячелетия до н.э. К этой первоначальной поре индоевропейского и финно-угорского расселения в Европе и следует относить начало складывания двух названных групп.

В то же время большинство восточных славян X – XII вв. н.э. обладают ещё в основном всеми чертами исходного облика. Некоторые племенные группы особенно близки к сохраняющим те же черты балтам – что, впрочем, смешением с балтами и объясняется. Беломоро-балтийские же черты проявляются в этот период у жителей Польши, Полабья и Северной Руси. Что касается остальных славянских групп (днепро-карпатской, понтийской и особенно динарской в Черногории), то их появление связано с переселениями славян. Все они имеют яркие и древние неславянские параллели: днепро-карпатская в альпийско-карпатской области, понтийская в Северном Причерноморье, а динарская – на Балканах и Кавказе. Тогда как основные два типа встречаются лишь у балтов, финнов и смешавшихся с финнами поволжских тюрок. В целом признаётся, что складывание современного физического облика славян проходило на протяжении тысячелетий и под различными влияниями. Наиболее характерной расовой чертой славян признают относительно широкое лицо и на этом основании очерчивают прародину – гораздо более условно-обширную, чем археологическая или языковая³³.

Исследования в области одонтологии (антропологическое изучение зубной системы) позволяют пролить больше света на славянскую историю. При ограниченности возможностей анализа в «эпоху трупосожжений» вместе с тем ясно, что с поморской археологической культурой связан очаг особого одонтологического типа. Этот тип, получивший название балтийского, отмечен затем в черняховской культуре. Он сохранился у поляков, части юго-западных украинцев, русских Новгородчины, а также западных литовцев и южных латышей. Признаётся возможная причастность его носителей и к происхождению германцев. Однако в целом от германского он отличается, оставаясь балтославянским явлением. Любопытно, что, пересекаясь территориально с беломоро-балтийским расовым типом, балтийский одонтологический тип не проявляет «восточных», финских по происхождению особенностей. В то же время скандинавский атланто-балтийский расовый облик, лишенный уралоидного следа, сохраняет «восточные» особенности в одонтологическом типе (северном грацильном). У восточных славян (южных русских, украинцев) представлен также среднеевропейский одонтологический тип. На данной территории он восходит к временам палеолита и мезолита. Отмечены в средневековье у восточных славян и иные одонтологические типы, с отчётливыми финскими корнями: североевропейский реликтовый и упомянутый выше северный грацильный³⁴.

В целом, однако, одонтология подразделяет славянскую территорию на две большие области: северную (балтийский тип) и южную (южный грацильный тип). Последний тип восходит к временам трипольской культуры, хотя сложился в результате переселений на её земли с юго-востока. Сохранился южный грацильный тип в Болгарии, Венгрии и Припятском Полесье. Очагом же «северной ветви славянства» по этому признаку оказывается Повисленье³⁵.

Переводя весь этот материал в историческую плоскость, нельзя не связать наличие двух основных составляющих в славянстве с двумя праславянскими диалектами. Восточноевропейская и отчасти понтийская расовые группы, южный грацильный и среднеевропейский одонтологические типы связаны с восточной диалектной группой. При этом их происхождение уходит в прошлое далеко за пределы истории возникновения праславянского языка. Связанные же с зоной Поморье – Повисленье беломоро-балтийский расовый и балтийский одонтологический типы оказываются в сочетании специфически славянскими. Беломоро-балтийский расовый тип за пределами славянского мира находим у части западнофинских народов. Балтийский одонтологический тип представлен лишь у некоторых балтийских групп. Исторически сочетание того и другого будет связано с западной группой славянских диалектов и с последующими, уже в раннее средневековье, выселениями её представителей на северо-восток.

То же деление на две группы показывает и дерматоглифика (исследование «рисунков» на коже кистей рук). По итогам исследований оказалось возможным выявить группировку славянских народов по этому генетическому признаку, отдельно для мужчин и женщин³⁶. Наиболее четка «мужская» схема. Мы видим здесь два кластера, к одному из которых относятся восточные славяне, чехи и болгары, к другому – поляки и словаки. Попадание чехов в первую группу легко объяснить передвижением с востока в VI – VII вв. н.э. на чешские земли племён хорватов, сербов, дулебов, лучан. Оно не могло не изменить антропологической ситуации. В остальном разбивка вновь соответствует двум группам славянских диалектов, одна из которых положила начало восточным и южным славянам, а другая – западным.

«Женская» схема сложнее. Здесь польки и чешки оказываются в одном «кластере», но гораздо ближе к восточным славянкам. Словачки и болгарки (последние в наибольшей степени) – резко в стороне, сравнительно даже с расхождениями двух «кластеров» у мужчин. Ничего удивительного в этом, в принципе, нет. Схема указывает на сложное происхождение славянских народов – и особенно болгар. Привносимый иноплеменный элемент в первобытную эпоху – всегда в большей степени женский. Это связано и с межплеменными браками, и с военными действиями, в том числе завоеваниями. В целом восточнославянская и польско-чешская группа и здесь отражают то же диалектное членение, но с учётом тесных межплеменных связей на раннем его этапе. Исторически теснейшее взаимодействие двух диалектных групп, иногда на одних территориях, продолжалось до раннего средневековья включительно.

Итак, антропологическая картина в общих чертах перекликается с археологической и с лингвистической. Очевидно, в будущем, по мере углубления исследований в этом направлении, историки начнут ещё активнее привлекать данные антропологии к разработке праславянской и раннеславянской проблематики.

Трудности сопоставления археологического, антропологического, языкового и письменного источникового материала очевидны. Хотя не менее очевидны и их пересечения, позволяющие при объективном анализе сделать определённые выводы. Как бы то ни было, самостоятельное, а то и изолированное развитие разных областей исторического знания создаёт дополнительные трудности. Число теорий славянской прародины и славянских расселений показательно велико.

 Некоторые из этих теорий, построенные почти исключительно на археологическом материале, отражают на сегодняшний день пройденные этапы исторического знания. Это не означает «устарелости» всех выводов их создателей, крупнейших учёных своего времени. Давно устарела популярная некогда чисто «западная» теория происхождения славян. Она ограничивала прародину западнославянскими землями и связывала родословную славян с лужицкой или с тшинецкой археологической культурой II тысячелетия до н. э.³⁷

 

На время широкое признание в науке завоевал первоначальный вариант «западно-восточной» теории³⁸. Он вводил в число праславянских культур II тысячелетия до н.э. восточноевропейскую комаровскую (концепция тшинецко-комаровской культуры). Слабой стороной этой теории даже для её времени являлась крайняя пестрота относимых к славянским культур, совершенно разных по своему облику. «Праславянами» могли оказываться почти все обитатели Центральной и части Восточной Европы уже столь далёкого времени, что вызывало справедливые сомнения.

Наконец, первоначальный вариант «восточной» теории³⁹ связывал происхождение протославян и праславян с подкарпатской культурой шнуровой керамики (III тыс. до н.э.). Далее родословная велась к комаровской и позднейшим культурам восточноевропейской лесостепи, вплоть до зарубинецкой и черняховской. Прародина, таким образом, ограничивалась территорией современных Украины и отчасти Молдавии. Достоверность соотнесения «венедов» письменных источников со славянами в этом случае ставилась под сомнение.

Разработка этих теорий принесла значительную пользу исторической науке. Был накоплен огромный археологический материал, исследованы как предположительно славянские, так и неславянские культуры Восточной и Центральной Европы. С другой стороны, была поставлена задача согласования археологического и языкового материала. Такое сопоставление неизбежно вело учёных к выводу о том, что культура собственно праславян должна быть более однородна на первом этапе. Это противоречило широким построениям раннего варианта «западно-восточной» теории. С другой стороны, сам этот первый этап следовало относить к рубежу II/I тысячелетий до н.э., что свидетельствовало против всех трёх прежних версий. Наконец, раннее диалектное членение славян указывало на неверность «сужающих» теорий, как «западной», так и «восточной». Однако оно же – с точки зрения датировки – говорило против старой «расширяющей» теории. Языкознание относит это деление ко времени не ранее V в. до н.э.

Новый вариант «западно-восточной» теории, сформулированный в последние десятилетия минувшего века⁴⁰, давал ответ на многие вопросы. Согласно этой версии, первой достоверно славянской культурой являлась культура подклёшевых погребений, возникающая из слияния поморской и лужицкой. Поморская культура при этом может и рассматриваться, и не рассматриваться как праславянская. Это во многом зависит от принятия той или иной датировки зарождения праславянского языка – рубежа II/I или середины I тысячелетия до н.э. Движение подклёшевых и поморских племен на восток быстро расширило славянскую территорию. Тот или иной славянский элемент признаётся сторонниками этой теории за пшеворской, зарубинецкой, черняховской, а иногда и киевской культурой. В качестве основных источников славянских культур раннего средневековья рассматриваются пшеворская и черняховская, что совпадает с прежней «западно-восточной теорией». Привлекательной стороной этого варианта является широкое согласование археологического и языкового материала вкупе с объективным использованием письменных источников.

Основной альтернативой является новый вариант «восточной» теории, связывающий предысторию славянства преимущественно с территорией современной Украины. Появление новой «восточной» теории вызвано успешными исследованиями киевской культуры и близких ей культурных групп. По мнению многих исследователей, киевская культура перекликается со славянскими раннесредневековыми в достаточной степени, чтобы быть их основной или единственной предшественницей. Предков славян более раннего времени при этом предлагается видеть в зарубинецких племенах (по крайней мере, это единственная убедительная из предложенных версий⁴¹). Отождествление праславян с висленскими венедами в рамках «восточной теории» ставится под вопрос. Исходя из легко проводимой прямой линии «милоградская – зарубинецкая – киевская культура» славянами следует, очевидно, считать невров Геродота.

Данная теория привлекает внимание к сложности картины перемещений славян в IV – VI вв. н.э., особенно на северо-западе славянского мира. Действительно, непрерывность славянского пребывания в этих областях, степень значимости пшеворской культуры для происхождения западного славянства оцениваются весьма критично. Однако далеко не со всеми построениями авторов концепции можно согласиться.

Немало лингвистических фактов не укладываются ни в один из вариантов «восточной» теории. Во-первых, необъяснимыми остаются как «иллирославянский» элемент при рождении славянства, так и особенно «италийская» миграция. Ведь если древнейшие славяне – «милоградцы», то их происхождение восходит к единственному и по преимуществу балтославянскому источнику. То же самое с ещё большей убеждённостью можно сказать и об остальных предполагавшихся балтославянских предшественниках зарубинецкой или киевской культур, выбор каковых невелик.

Во-вторых, что существеннее и очевиднее, остаётся без объяснений раннее диалектное разделение славянства на две ветви. Оно подразумевает широкое расселение – никак не в пределах сравнительно небольшого ареала киевской культуры. Следует учитывать и то, что западные диалекты – прямые предки западнославянских языков.

В-третьих, лишь с большой натяжкой можно объяснить пласт западногерманских и общегерманских языковых влияний в славянском. Зарубинецкая культура не содержит настолько очевидного германского элемента, какой прослеживается в пшеворской, и явно удалена от германской прародины. Попытки прямо связать зарубинецкую культуру с германским племенем бастарнов не находят никаких подтверждений в говорящих о нём письменных источниках. Бастарны надёжно отождествляются с культурой Поянешты-Лукашевка – в полном согласии со сведениями античных авторов. 

В-четвёртых, совершенно необъяснимыми остаются славянские заимствования в древнем западногерманском, причём отмеченные у никак не контактировавших с зарубинецкой культурой англосаксов. Эта проблема остаётся в силе даже при положительном решении предыдущей.

В-пятых, постоянное пребывание славян на Днепре делает невероятным вполне доказанное ирано-фракийское происхождение самого названия «Днепр». Если славяне были потомками первых индоевропейских жителей Поднепровья, то могли заимствовать название своей главной речной артерии разве что из забытого туземного языка. Но не у южных соседей. В противном случае придётся допустить, что на какое-то время они долину Днепра покидали – но этого как раз «восточная» теория не допускает. Заметим, что аналогичное происхождение название «Днестр» ставило под удар и первый вариант «восточной» теории.

Наконец, все данные о зарождении праславянского языка в сумме позволяют достаточно чётко разместить место этого зарождения на карте. Оно должно соседствовать в первой половине I тысячелетия до н.э. с областями германских, венето-иллирийских (или венето-италийских) и западнобалтийских прусских племён. Ни один регион Поднепровья этим условиям не соответствует. Из источников зарубинецкой культуры такому помещению соответствуют только подклёшевая и далее поморская. А они имели продолжение отнюдь не только на востоке, но и на западе – в рамках пшеворской культуры.

Более того, возведение всех славянских племён раннего средневековья к киевской культуре противоречит и археологическому материалу. Возведение пражской культуры к киевской маловероятно. В суковско-дзедзицких древностях на территории Польши «киевское» влияние не прослеживается. Да и вообще, способные породить западное славянство в целом миграции земледельческих племён с востока на запад за весь интересующий нас отрезок времени археологически не заметны.

Лишь отчасти разрешает проблему открытие предположительно «протопражских» памятников предположительно же III-IV вв. в Припятском Полесье. Славянская принадлежность их и участие в сложении славянских культур раннего средневековья не исключены. Однако считать эти немногочисленные и пока недостаточно исследованные памятники единственным источником пражско-корчакской культуры едва ли можно с уверенностью. Связь же их с суковско-дзедзицкими древностями не прослеживается также. В любом случае, на историю славянства за пределами I тысячелетия н.э., на исконные связи его с западными балтами и германцами эти памятники света тоже не проливают. Исследования их родословной только вновь приводят нас к проблеме зарубинецкой культуры – и её соотношения с более ранними, как на западе, так и на востоке.

Обратимся к внешне наиболее прочной генетической аргументации, упомянутой выше. Действительно, «родоначальники» северных славян проживали, судя по всему, в Среднем Поднепровье. Но это «родоначальники» также и балтов. Среднеднепровская культура бронзового века давно истолкована как древнейшая балтославянская. Надо иметь в виду и поглощение славянами других балтославянских племён в древности и раннем средневековье. Немалая часть восточных (и южных) славян, несомненно, – потомки древнего населения Среднего Поднепровья, независимо от конкретного диалекта, на котором это население говорило. Таким образом, генетические исследования указывают нам на общую прародину балтославян (а по некоторым истолкованиям – даже индоевропейцев в целом, по меньшей мере европейских).

Итак, приходится отклонить «восточную» теорию. Она оставляет практически без объяснения генезис древнейших славян в I тысячелетии до н.э. и происхождение славян западных. Сильной стороной её является логичное объяснение славяно-иранским языковым схождениям. Но эта сильная сторона слишком перевешивается другими, неучтёнными фактами. Значит, указанным схождениям надо искать иное объяснение.

«Западно-восточная» теория разрешает все перечисленные выше затруднения «восточной». Слияние «иллирославян» и балтославян на заре истории славянства оказывается тождественно слиянию лужицкой и поморской культур либо рождению самой поморской культуры под влиянием лужицкой. Италийское воздействие находит археологические параллели как в тех же лужицко-поморских связях, так и в появлении на севере Европы культуры лицевых урн с корнями в Италии. Все эти факты вполне объясняют именование славян венедами. Нечего и говорить, что история поморской и подклёшевой культур блестяще укладывается в хронологию первоначальных этапов праславянского языка. Разделение славян на две ветви оказывается следствием движения подклёшевых, а затем пшеворских племён на восток, их участия в рождении зарубинецкой и черняховской культур. Это объясняет и факт заимствования речных названий «Днестр» и «Днепр». Западногерманские языковые контакты, как уже говорилось, в точности соответствуют фактам истории германо-славянской пшеворской археологической культуры.

Стоит заметить, что, помещая первоначальную прародину в Южной Прибалтике и Повисленье, «западно-восточная» теория вместе с тем не исключает и языкового сродства славян с иранцами. Во-первых, данное сродство восходит ещё к балтославянской группе диалектов, пограничной между древнеевропейской и арийской группами. Во-вторых, отдельные небольшие общины выселенцев с востока или юга, не обязательно балтославян, вполне могли принять участие в становлении первоначального славянства. Сложная история рождения и перемещений племён лужицкой культуры вполне допускает такую возможность. Эти варианты ввиду сравнительно небольшого числа достоверных изоглосс и их общеславянского характера наиболее вероятны. Но «западно-восточная» теория допускает и растворение в славянстве восточного балтославянского населения со своим языком, со своими диалектными чертами.

Что же касается киевской культуры, то обращение к раннесредневековым письменным источникам убеждает в балтийском языке какой-то части её создателей. На рубеже V/VI вв. в лесостепи к востоку от Днепра кочевые племена соседствовали с «эстиями» – то есть с очевидными для германцев сородичами пруссов. Вплоть до IX в. включительно «остами», «эстами» («восточными») в представлениях германцев являлись именно балты. Заднепровскими «эстиями» Иордана могут быть только племена сменившей киевскую колочинской культуры, которая и в самом деле весьма близка «балтийским» тушемлинской и мощинской. Славянская принадлежность колочинской и тем более тушемлинской культур, иногда допускаемая, ещё более проблематична. О балтах в Поднепровье и Подесенье в зарубинецкий ещё период свидетельствует и Птолемей. Он помещает наряду со ставанами в восточноевропейской лесостепи судинов (средневековые судовы, они же ятвяги) и галиндов (голядь). Всё это лишний раз указывает на разноплеменное балтославянское происхождение зарубинецкой культуры. Значительная часть территории киевской культуры, в отличие от вроде бы «протопражского» Припятского Полесья, попадает в зону несомненно балтийской гидронимии. 

В то же время следует понимать одно обстоятельство. Балтославянская общность распалась не на балтов и славян. Разделение периферийно-балтийских и славянских языков относится к более позднему времени, чем отделение их общих предков от срединно-балтийских. Восточные и западные периферийно-балтийские племена, строго говоря, не являлись «балтами» в том смысле, в каком ими являлись летто-литовцы. Во многом они продолжали оставаться балтославянами, а их языки – занимать промежуточное положение между срединно-балтийскими и славянскими. Причём генетически языки эти ближе именно славянским. С учётом же первоначального сохранения «балтоидности» и в славянском становится ясно, почему столь сложно разграничить славян и «балтов» Восточной Европы. Близкие между собой племена легко смешивались друг с другом, принимали участие в сложении культуры соседей. Это относится, кстати, не только к галиндам и судовам, но и к пруссам. Даже «балтийский» компонент таких археологических культур, как зарубинецкая и киевская, а позднее тушемлинская, колочинская, мощинская – по сути может смело определяться как балтославянский. Определение всех восточноевропейских балтославянских племён как «балтов» при любом решении вопроса отдаёт условностью.

Другое дело, что все балтийские языки, в отличие от праславянского, являлись более-менее прямым продолжением балтославянского, вне слияния с «иллирославянским» элементом. Об этом можно судить и по сохранению в них древних, отсутствующих в славянских, схождений с германскими, и по близости балтийской и балтославянской гидронимики⁴². Но надо помнить и то, что восточные периферийно-балтийские племена наподобие голяди исторически не имеют прямого отношения к современным балтам. Будучи родственны и им, и славянам языком, физически они являются предками немалой части именно современных славян. Подавляющая часть «балтов» была поглощена славянами в процессе их расселения, и лишь немногие племена у Балтийского моря сохранили прежний язык. Эта малая часть на крайнем северо-западе и стала предками литовцев, латышей, а также пруссов. Остальные полностью ославянились и влились в состав белорусского, отчасти русского, украинского и польского народов. Эти современные славянские народы и являются подлинными наследниками как своих прямых предков – древних славян, так и древних «эстиев» Восточной Европы. С такой точки зрения древние «балты», основными потомками которых являются славянские народы, тоже могут в известном смысле претендовать на определение «праславяне».

Алексеев Сергей Викторович – 

доктор исторических наук, 

заведующий кафедрой  истории 

Московского гуманитарного университета

1 См. сводку: Свод древнейших письменных известий о славянах. Т.1. М., 1991. С.18-169 (в комментариях, особенно Ф.В.Шелова-Коведяева, проводится мысль о критическом отношении к этим показаниям).

2 См.: Подосинов А.В. Восточная Европа в римской картографической традиции. М., 2002. С.100-105.

3 См.: Алексеев С.В. Славянская Европа V-VIII вв. М., 2009. С.416-417.

4 См.: Гамкрелидзе Т.В., Иванов В.В. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Тбилиси, 1984. Ч. 2. С.953- 954; Бирнбаум Х. Праславянский язык. М., 1987; Супрун А.Е. Введение в славянскую филологию. Минск, 1989. С.135-155; Супрун А.Е. Праславянский язык. Минск. 1993; Журавлёв А.Ф. Лексико-статистическое моделирование системы славянского языкового родства. М., 1994; Мартынаў В.В. Прарадiзма славян. Мiнск, 1998; Седов В.В. Славяне. М., 2002. С.14 след.; The Slavonic languages. New York, 2002. P.60-120; Славянскиеязыки. М., 2005. С.14-26; Балтийские языки. М., 2006. С.15-21, 34, 53-54.

5 См.: Трубачёв О.Н. Этногенез и культура древнейших славян. М., 1991 (2-е изд. – 2003).

6 См.: Мартынов В.В. Балто-славяно-италийские изоглоссы // VIII международный съезд славистов. Доклады. Минск, 1978.

7 См.: Этимологический словарь славянских языков (далее – ЭССЯ). Вып. 1-34. М., 1974-2009 (издание продолжается); Słownik Prasłowiański. T. 1 – 8. Wroclaw, 1974 – 2001 (издание не окончено); Славянские языки 2005. С.26; The Slavonic languages. P.109-110.

8 См. о хронологии: Славянские языки 2005. С.15-18; Балтийские языки 2006. С.20-21, 34.

9 Трубачёв 1991/2003. Ср. также: Гимбутас М. Славяне. М., 2003.

10 Славянскиеязыки 2005. С.13; The Slavonic languages 2002. P.62 (впрочем, с предпочтением Среднему Поднепровью).

11 См.: Гамкрелидзе – Иванов 1984. Ч. 2; соответствующие статьи в ЭССЯ; Derksen R. Etymological Dictionary of the Slavic Inherited Lexicon. Leiden – Boston, 2008.

12 См.: Трубачёв О.Н. Названия рек Правобережной Украины. М., 1968; ср. также: Топоров В.Н., Трубачёв О.Н. Лингвистический анализ гидронимов Верхнего Поднепровья. М., 1962. Обе работы переизданы в кн.: Трубачёв О.Н. Труды по этимологии: Слово. История. Культура. Т.4. М., 2009.

13 См.: Rospond S. Stratygrafia slowianskych nazw miejscowych. Probyatlastoponomastyczny. T. 1-2. Wrocław – Warszawa, 1974-1976.

14 Балтийские языки 2006. С.17-18, 21. См. там же карту 1 и комментарий к ней – С.220.

15 Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 3. М., 1988. С.365.

16 ЭССЯ. Вып. 3. С.78.

17 Brückner A. Slownik etymologiczny języka polskiego. Warszawa, 1974. S. 624 (предлагается и чисто славянская этимология).

18 ЭССЯ. Вып. 5. С.156-157 (в форме *Dunavъ – определённо из готского; «Дунай» же может быть и через фракийское посредничество).

19 ЭССЯ. Вып. 5. М. 182, 183.

20 См.: Кухаренко Ю.В. Археология Польши. М., 1969; Федоров Г.Б., Полевой Л.Л. Археология Румынии. М., 1973; Монгайт А.А. Археология Западной Европы. М., 1974; Sklenar K. Pamatky praveku na uzemi ČSSR. Praha, 1974; Археология Украинской ССР. Т. 1-3. Киев, 1985-1986; Prahistoria ziem polskich. T. 4-5. Wroclaw – Warszawa, 1979-1981; Седов В.В. Восточные славяне в VI-XIII вв. М., 1982; Эпоха бронзы лесной полосы СССР. М., 1987; Степи европейской части СССР в скифо-сарматское время. М., 1989; Pradzieje ziem polskich. Cz. 2. Warszawa, 1989; Археология Прикарпатья, Волыни и Закарпатья. Т. 2. Киев, 1990; Славяне и их соседи в конце I тысячелетия до н.э. – первой половине I тысячелетия н.э. М., 1993; Седов В.В. Славяне в древности. М., 1994; Давня історія України. Т. 1-3. Київ, 1997-2000; Археалогiя Беларусi. Т. 1-2. Мiнск, 1997-1999;Седов В.В. Славяне. М., 2002.

21 Восточные славяне: Антропология и этническая история. М., 2002. С.225, 240.

22 О том же пишут и предлагающие такие соотнесения авторы: Восточные славяне 2002. С.128-129.

23 См.: Балановская Е.В., Балановский О.П. Русский генофонд на Русской равнине. М., 2007. С.138-161, 255-281.

24 The History and Geography of Human Genes. Princeton, 1994. P. 268-269.

25 The History 1994. P. 292; Восточные славяне 2002. С.118-123, 128; Балановские 2007. С.226-228.

26 См. карту: Восточные славяне 2002. С.122.

27 Восточные славяне 2002. С.123-125, 128; Балановские 2007. С.226-229.

28 Восточные славяне 2002. С.125-129; Балановские 2007. С.227-228.

29 Rebala K. et al. Y-STR variation among Slavs: evidence for the Slavic homeland in the middle Dnieper basin// Journal of Human Genetics. V. 52. № 5, 2007.

30 Балановские 2007. С.154. Гаплогруппа R1a, о которой идёт речь, не является специфически ни «славянской», ни «балтославянской». Правильнее назвать её «индоевропейской» – поскольку её «сгущения» отмечены далеко не только у балтославян (и венгров), но и в Северо-Западной Европе, а особенно в Центральной Азии – в Таджикистане, Киргизии, Северной Индии. Время происхождения этой генетической черты определяется исследователями от XXXIV до XIII тыс. до н.э. – то есть намного ранее не только славянского, но и определённого индоевропейского этногенеза, что, конечно, вполне естественно – ведь это лишь время рождения первого носителя данного генетического признака. Центр же распространения варьируется в разных исследованиях от Центральной Европы до Пенджаба, в зависимости от негенетических теорий происхождения индоевропейцев, близких авторам конкретной работы. Стоит еще заметить, что наиболее «густое» её присутствие в Европе отмечено скорее у лужичан и поляков, чем у украинцев. См.: Semino O. et al. The Genetic Legacy of Paleolithic Homo sapiens sapiens in Extant Europeans: A Y Chromosome Perspective// Science. V.290. P. 1155-1159; Peričić M. et al. High-resolution phylogenetic analysis of southeastern Europe traces major episodes of paternal gene flow among Slavic populations// Molecular Biology and Evolution, 2005. № 22(10). P. 1964-1975; Sengupta S. et al. Polarity and Temporality of High-Resolution Y-Chromosome Distributions in India Identify both Indigenous and Exogenous Expansions and Reveal Minor Genetic Influence of Central Asian Pastoralists// American Society of Human Genetics, 2005. №78 (2). P. 202-221; Sahoo S. et al. A prehistory of Indian Y chromosomes: Evaluating demic diffusion scenarios// Proceedings of the National Academy of Science of the USA, 2006. Vol. 103. № 4. P. 843-848.

31 Восточные славяне 2002. С.260-280, 310-312.

32 Восточные славяне 2002. С.54-59, 308-310.

33 Восточные славяне 2002. С.165-169, 310, 314-315.

34 Восточные славяне 2002. С.212-217.

35 Восточные славяне 2002. С.216-218.

36 Восточные славяне 2002. С.78.

37 См.: Kostrzewski J. Zagadnienie ciaglosci zaludnenia ziem polskich od połowy II tys. przed n. e.do wszesnego średniowesza. Poznań, 1961. В числе наиболее поздних и уже компромиссных по духу работ этого направления: Hensel W. Polska staroźitna. Wrocław – Warszawa, 1973.

38 В основе заложен ещё Л.Нидерле, предполагавшим раннее, в античную пору, расселение славян с востока на запад Европы (см.: Нидерле Л. Славянские древности. М., 2001. С.21-30 и след). Примеры отечественных работ: Третьяков П.Н. Финно-угры, балты и славяне на Днепре и Волге. М., 1966; Рыбаков Б.А. Язычество древних славян. М., 1981 (2-е изд. – 1994); Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв. М., 1982.

39 См., прежде всего: Гимбутас М. Славяне. М., 2003 (оригинальное англоязычное издание – 1971 г.). Предтечей, парадоксальным образом, может считаться тот же Л.Нидерле с его резкой критикой теорий автохтонности славян в Центральной Европе (Нидерле 2001. С.184-186). Ср. ещё: Рыбаков 1981/1994, где родословная славянства в какой-то части увязывается с трипольской культурой.

40 Прежде всего, в работах В.В.Седова: Седов В.В. Происхождение и ранняя история славян. М., 1979; Седов В.В. Славяне в древности. М., 1994; Седов В.В. Славяне. М., 2002. Стоит отметить, что первым связал происхождение славян с культурой подклёшевых погребений Т.Лер-Сплавинский (Lehr-Splawiński T. O pohodzeniu i praojczyznie słowian. Poznań, 1946). Правда, с учётом тогдашнего состояния археологического материала, его концепция представляла скорее вариант «западной» теории.

41 См. разные варианты: Godłowski K. Z badań nad zagadnieniem rozprzestrzenienia slowian w V-VII

42  Любопытны ситуации с названиями Двины и Десны. В них видят как чисто славянские образования, так и балтийские заимствования. *Desna может почти с равной долей уверенности определяться как славянское и балтийское название (ЭССЯ. Вып. 4. С.219 – балтийская этимология предпочитается). Но в любом случае, название восходит ещё к балтославянским временам, а точнее – к первым индоевропейцам в Восточной Европе, двигавшимся от степной полосы вверх по Днепру на север. Только так Десна, левый приток Днепра, оказывалась «правой» рекой. «Двина» – древнее индоевропейское название, воспринятое славянами, возможно, от балтов (Фасмер 1986. Т. I. С.488). Но оно как минимум переосмыслено или на свой лад «переведено» славянами (ср. восточнославянское слово *dъ(v)ina – ЭССЯ. Вып. 5. С.189). Отсутствие специфически славянской гидронимии, сопоставимой хронологически и географически с «периферийно-балтийской» (по сути же балтославянской) отмечалось в науке. Стоит ещё раз отметить слой «балтоидной» гидронимии в Поморье (см.: Балтийские языки 2006. С.17-18, 20).

ИСТОЧНИК...